Притча- это не простой рассказ, притчи - это сосредоточение мысли, взаимосвязи поступков и последствий, морали и примеров человеческой мудрости. Если просто сказать человеку умную мысль - он кивнет и продолжит жить как прежде, если же эту мысль превратить в притчу и рассказать её со смыслом, с расстановкой - есть шанс, что важная идея притчи просочится через все двери сознания и попадет в глубины души, позволит задуматься над своей жизнью, своими целями и желаниями. Притчи не навязывают точки зрения, выводы, поведения и дают возможность взглянуть на себя со стороны в слегка иносказательной форме. притчи не могут обидеть или ранить, а могут лишь подсказать и научить.
Чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова как-то спросили: “На сколько ходов вперед вы думаете?” Многие думали, что он приведет какую-то огромную цифру, и мы поймем, что делает его великим. Ответ показал людям, почему они играют в шахматы хуже Каспарова: “Главное в шахматах это не то, на сколько ходов вперед ты думаешь, а как ты анализируешь текущую ситуацию”.
Суть метода в том, что, не зная объективно своей ситуации, мы начинаем просчитывать ходы, которые оказывается ошибочными в принципе. И поскольку просчитать всего невозможно, очередь до правильных ходов так никогда и не доходит. В результате, мы выбираем лучший вариант из худших. Лучший из тех, которые мы рассматривали.
Применяя ту же самую стратегию к жизни, давайте подумаем, как часто мы вместо того, чтобы объективно оценить происходящее, пытаемся просчитать ходы вперед, и как часто позднее эти ходы оказываются не вперед, а в сторону.
Увидеть ясно настоящую ситуацию, значит сделать так, чтобы ходы открыли себя сами. Тот, кто говорит, что не знает, что ему делать дальше, всего-навсего не знает, что происходит с ним сейчас.
[свернуть]
Эх...Шаркнуть по душе... из понравившегося:
ТРОФЕЙНЫЕ БОТИНКИ
Скрытый текст
В эту Прибалтику пока собрались, поругались десять раз. Сам Алексей не долго думал. В конторе ему предложили: поедешь с женой? На двоих туристическая? Города Прибалтики: Вильнюс, Рига, Таллин. Он туда-сюда прикинул и решил: «Была не была. Съездим». Осень. Немного дел. Да и в кои веки предложили: первый раз в жизни и, может, последний. Хоть белый свет поглядеть. В общем, согласился. А домой пришел, Ольга на дыбы. – Либо сдурел? Об хозяйстве душа не болит? Картошка не копана, соломы не привезли. О дровах не думаешь. А дети с кем? Скотину на кого кинуть? Скоро зернецо будут давать. Проездим и останемся с таком. Припевать жена умела, только слушай ее. Но тут дети разом навалились, особенно старшая дочь, считай, невеста. У нее был свой интерес: с пустыми руками мать не вернется, что-нибудь да привезет. А в Прибалтике магазины – не нашим чета. Про это слыхали. И Ольга сдалась. Два вечера копали картошку. Соломы Алексей привез, пилил дрова – чтобы уж ехать со спокойной душой. К Ольге со всего хутора сбегались бабы. Охали да ахали, судили-рядили, наперебой заказывали то да это: и детское, и женское, и всякое, с чем бедовали. Ольга лишь успевала записывать. У ребят тетрадку взяла и записывала в ней, чтобы хоть с деньгами потом рассчитаться, не перезабыть, кто что давал. Лишь мать Алексея, Мартыновна, жила как обычно. С утра и до ночи, в меру сил, копошилась по хозяйству. Вечером сидела за двором, на скамеечке. Рано уходила в свою боковуху, готовилась ко сну и засыпала. А на нее, на нее была вся надежда. Ольга так и говорила: – Мама, надежа на тебя. И то было правдой: дочка в школьный интернат увеется, поминай ее, а с ребят какой спрос. – Поезжайте с Богом, – говорила Мартыновна. Она была не очень стара, шесть лет лишь пенсию получала. Но годы годам рознь. Пятерых детей подняла. Всю жизнь в колхозной работе. Вдовий плат на голове, суровые морщины, померкший свет в глазах – отжила свое. – Твои-то едут? – спрашивали ее. – Едут… – отвечала Мартыновна. – Такая жизнь настала. Это мы прожили век за куриный пек… – И замолкала. Собрались. Поехали. В последний вечер, укладываясь, Ольга, спохватившись, спросила Мартиновну: – Мама, а тебе что привезть? Може, платок? – У меня этих платков… – усмехнулась Мартиновна. – С каждых похорон. До смерти. На похоронах теперь платки раздавали старым женщинам, пошла такая мода. – Ну, ладно, там поглядим, – махнула рукой невестка. Мартиновна задумалась на минуту, тихо сказала: – На ноги б чего… Вот ныне бы, к осени. Невестка уже не слушала ее. Услышал сын, пообещал: – Поглядим, мама. Мартиновна вздохнула. Ноги у нее болели и просили доброй обувки: не вечных резиновых калош да сапог, а чего-то другого, поприютнее. Она в последние дни всё думала об этом, да боялась просить. Какую-то такую обувку ей хотелось, чтоб и теплая, и ловкая, и приглядная на вид. Смешно сказать, но последние ночи снились ей трофейные ботики, что подарили отец и мать, выдавая замуж. Давно то было, и ботики в голод поменяли на картошку. Но помнилось: желтой кожи, с крючками и шнурочками, такие ловкие на ноге. Надевала их считанные разы, берегла. Потом уплыли ботики в чужие руки. Теперь вот какую ночь снились. Снились, и во сне ноги меньше ломило. У Алексея с Ольгой всё складывалось хорошо. Благополучно долетели. Зря лишь пугались: самолет, самолет. А самолет – он удобней еще: раз-два – и на месте. И ничего страшного. Группа попалась хорошая: свои люди, колхозники, лишь из других районов. Долетели, разместились в гостинице, кормежка – всё как положено. И конечно, экскурсии. С утра до ночи. И по магазинам – пожалуйста. Магазины и в Вильнюсе, и в Риге – не нашим чета. Бабы просто шалели. А мужики – больше по пиву. Пива в Прибалтике хоть залейся. И дни полетели невидя, один за другим. Пожили в Вильнюсе, потом в Риге, приехали в Таллин. Здесь Ольга день-другой побегала и устала. Деньги кончились, и, по правде говоря, уже набрались всего: два чемодана и коробок ворох. Еще неизвестно, как уезжать с таким багажом. В самолет не примут. Оставалось чуть-чуть до отъезда. И уже начали думать о доме, о детях, о домашних делах. Вот тут Алексей о материнской просьбе и вспомнил. – Мать же просила на ноги чего-нибудь. Осеннее. Надо взять. – На станцию с торгами поеду, – пообещала Ольга. – Калоши куплю. – Калоши… – обиделся за мать Алексей. – Себе так набрала, – показал он на чемоданы. – А матери калоши. – Ей сколь лет? – спросила Ольга. – Может, ей туфли на высоком? – Ну, не на высоком… а всё же можно подобрать чего-нибудь получше калош. Как-никак… – Вот иди и покупай, – махнула рукой Ольга. – А у меня ноженьки гудут. Бери вон кошелек и иди. – И пойду, – сказал Алексей. – Куплю. Еще получше тебя выберу. Время было не позднее, магазины открыты. Зашел Алексей в один да другой. Ходил возле полок, приглядывался, но ничего не мог выбрать. Хотелось, чтобы и для ноги были хороши, и всё же мать не молоденькая. Чтоб и помягче, и потеплее – к осени. И попригляднее. Вспомнил он мать, раздумался. Как она жила… Ведь кроме чириков да сапог резиновых сроду не нашивала ничего. Захотелось ее порадовать. Чтоб надела – и люди завидовали. Пойдет, положим в магазин, за хлебом, сразу углядят. Охи да ахи. «Сын привез», – скажет мать. Алексей даже засмеялся, представив это. В одном из магазинов он решил с продавщицей посоветоваться. Обычно он продавщиц побаивался, а тут решился. – Мне бы чего для матери, – попросил он. – Для осени обувку. – Калоши вон в том отделе. – Я же не калоши спрашиваю, – обиделся Алексей. – Что вы все с этими калошами? Сами небось… – покосился он на ноги продавщицы. Продавщица усмехнулась, оглядела Алексея с головы до ног, в глазах ее вспыхнул злой огонек. – Вам для осени обувь? – пропела она ласково. – Приличную, да? – Конечно. Продавщица нагнулась, пошарила под прилавком и выставила желтой кожи ботиночки, игрушка – не обувь. Аккуратные кнопочки сбоку, мех внутри, а кожа так выделана была, так мягка… Не обувка – сладкий сон. – Вот это да… – проговорил Алексей. – А почем? Этого вопроса продавщица ждала. Она же Алексея насквозь видела: по его одежке, по лицу. Она его поняла сразу и теперь выговорила внятно: – Шестьдесят рублей. Алексей охнул. Глаза его округлились, открылся рот. Он вроде к ценам привык, к сумасшедшим. Сапоги дочери да Ольге покупали. Но то сапоги, до колен. А здесь кожи-то кот наплакал. – Ничего себе, – проговорил Алексей. – Я же вам сразу сказала: калоши в другом отделе, – процедила продавщица с такой откровенной ухмылкой, что захотелось взять этот ботинок да… Алексея жаром осыпало с ног до головы. Он вытаскивал кошелек и Бога молил: лишь бы хватило, лишь бы хватило… Руки тряслись, пересохло во рту. Продавщица глядела в упор. «Сорок пять, сорок шесть… Трояк и рубли… Не хватит, – пронеслось в голове, и тут же вспомнил: загашник есть, от жены утаенное. Вытянул и вздохнул: – Слава Богу!» Он расплатился, не глядя обувку забрал и лишь на улице вздохнул свободно. Чуть отошел от магазина, через плечо покосился: не глядят, раскрыл коробку. Здесь, при солнечном свете, ботиночки казались еще лучше: шелковистый мех внутри – тепленькая пещерка, кожа гладенькая блестит – игрушечка, и только. Алексей невольно на свои башмаки поглядел и усмехнулся, подумал, что надо бы как-нибудь тоже приобуться. В гостинице Ольга, ботиночки увидев, с ходу запричитала: – Сдурел, сдурел! Либо выпил?! Точно, пьяный! Да как твоя башка сообразила?! – Она цену сразу почуяла, но всё же спросила: – Сколь? Алексей ответил. Ольга заплакала. – Дурак. Последнюю денежку. Хоть бы подумала твоя башка, мать их оденет ли? Да за такие деньги. Дочь невеста… Хотела ей… Ольга плакала, причитала, а сама меж тем взяла один ботинок и пыталась всунуть ногу в него. Но куда там с ее тридцать девятым. И у дочки ноженька не полезет – в маму уродилась. В досаде бросила ботинок на пол, сказала в сердцах: – Иди, пускай денежки вертают. Скажи, не подходят. Алексей обычно жену слушал, и теперь он понимал ее правоту. Как ни говори, а для матери… Одним словом, дороговато. Он понимал теперь, что погорячился, что виновата продавщица. Он всё понимал, но снова идти в магазин и деньги просить назад он не мог. Режь его, убивай, с живого кожу сними – не мог. Ольга отпричитала, отплакала и вспомнила: – Верка заказывала, Дианова. Я и не думала ей брать. А у нее ножка маленькая, продадим. И всё успокоилось. Всё пошло своим чередом. Таллин, экскурсии, потом самолет – и домой. На хутор приехали ночью. Но дома не спали. Конечно, ждали их и детвора, и мать. Началась колгота. Старшая дочь примеряла обновки, малыши конфеты да пряники грызли. Мартиновна радовалась со всеми вместе. Ей Ольга платок привезла, черный с розами. Недорогой платок, а приглядный. Дочка в узлах да чемоданах копалась и углядела ботинки, те самые, желтенькие. Она их вынула из коробки, и в электрическом свете ботинки засияли – глаз не оторвать. – Это кому? – спросила дочь. Ольга нехорошо засмеялась: – Это сынок маме купил. За шестьдесят рубликов. Выбрал. Мартиновна, казалось, не слышала откровенной насмешки. Словно завороженная, встала она, подошла, взяла желтые ботинки в темные руки. Погладила верх, подошву, потом примерила. Ботинки оказались впору. Мартиновна по комнате прошлась так легко, словно новая обувка сама пронесла ее от стола до порога и назад. Ольга глядела молча, Алексей замер, и дети замолчали. Мартиновна обувку сняла, поставила ее на стол, голову уронила и заплакала. – Бабаня, ну, бабаня… – кинулась к ней внучка. – Чего ты… Гляди, какие хорошенькие. Алексей тоже подошел, сказал: – Мама, не надо. Но Мартиновна плакала, и в слезах ее кто виноват был… Длинная нескладная жизнь? А может, те, трофейные ботики, с крючочками и шнурками, из молодости? Или вот эти? Алексей не выдержал, вышел на крыльцо, закурил. Ольга выскочила вслед за ним. Пыхнув папиросой и проглотив ком в горле, Алексей сказал: – Ты гляди не вздумай у нее забирать. – Чего уж я, совсем, что ли… – прошептала Ольга. В глазах у нее стояли слезы
Борис Екимов из книги «Возвращение»
Спасибо, Варя Мильчевская
[свернуть]
ОТМОЛИЛИ
Скрытый текст
Врача зовут Ирина. Говорят, хороший врач. Нам повезло. Я ни разу не видела ее лица. Она всегда маске и в очках.
Она - инфекционист. Хороший инфекционист и плохой психолог.
За все время, что она лечит мою дочь, она не сказала мне ничего успокаивающего.
Она разговаривает со мной языком цифр и фактов.
- ...лейкоцитов 12...
- Это хорошо?
- Это меньше, чем было, но больше, чем норма. И родничок просел. Пересушили.
- Это опасно?
- Я назначу препарат, и он стабилизирует....
Она разговаривает...неохотно. Родители лежащих здесь, в больнице, детей пытают ее вопросами. Она должна отвечать.
Но каждое слово, сказанное ею, может быть использовано против неё.
Ирина выбирает слова аккуратно. У каждого слова есть адвокат, зашифрованный в результате анализа.
Ирина хочет просто лечить. Молча. Без расспросов. Но так нельзя.
Я не знаю, нравится она мне или нет. Не пойму. Я вынуждена ей доверять. Здоровье моей дочери в ее руках.
Она вообще не пытается нравиться, успокоить меня, погасить панику. Но она и не должна, наверное.
Она должна лечить инфекции, а не истерики.
Я вижу, что Ирина устала. Сквозь стекла очков я вижу красные, будто заплаканные глаза.
Я уже не спрашиваю ничего.
Я и так вижу: дочери лучше.
Положительная динамика налицо.
Два дня назад дочка была почти без сознания, я сегодня сидит, улыбается, с аппетитом ест яблоко.
Ирина осматривает дочку, слушает, подмигивает. Говорит ей:
- Молодец, Катя.
А мне ничего не говорит.
Я же не спрашиваю.
После обеда привезли годовалого мальчика. Очень тяжелого.
Ирина стала вызванивать центральную больницу. Дело в том, что здесь, в инфекционной, нет реанимации. А мальчик очень плох. Но центральная грубо пояснила: у него какая-то нейроинфекция, лечите сами, у нас мест нет.
Рабочий день врача - до 15 часов. Ирине пора домой. У нее есть муж и свои собственные дети.
Но мальчик. Он очень плох.
Ирина остается на работе. Наблюдать за пациентом. Ругается с центральной. Требует прислать невролога и какой-то препарат. Ругается с мужем. Муж требует жену домой. Потому что мальчик - чужой, а дома - свои.
Медсестры притихли. Они привыкли, что начальство сваливает в три. После трех в больнице весело.
Годовалый мальчик с мамой лежит в соседнем с нами боксе. Слышимость отличная.
Мама мальчика разговаривает по телефону. Мне слышно каждое слово. Она звонит знакомым и просит молиться за Петю. Подсказывает, какие молитвы. Сорокоуст. И еще что-то. Просит кого-то пойти в церковь и рассказать батюшке о Пете. Чтобы батюшка тоже молился. Батюшка ближе к Богу, чем обычные прихожане, его молитва быстрее дойдет.
Я слышу, как врач Ирина вечером входит к ним в палату, и говорит маме мальчика, что лекарство нужно купить самим. Потому что в больнице такого нет. Запишите, говорит Ирина. Диктует препараты. Среди них - "Мексидол".
Я слышу, как мама возмущенно визжит:
- Мы платим налоги! ... Лечите ребенка! ... Везде поборы!... Я вас засужу...
Ирина ничего не отвечает и выходит из палаты.
Моей дочери тоже капают "Мексидол". Мы тоже покупали его сами.
Я слышу, как мама мальчика звонит мужу. Жалуется на врача, просит мужа принести иконы и святую воду.
У меня есть лишние ампулы "Мексидола".
Я беру упаковку и выхожу в коридор. В принципе, это запрещено, все боксы изолированы, но я ищу Ирину.
Нахожу ее в Ординаторской.
Она диктует список препаратов для Пети. Диктует своему мужу. Она меня не видит, стоит спиной.
- Ну, Виталь. Сейчас надо. Привези. Мальчишки побудут одни 20 минут. Не маленькие...
Виталя бушует на другом конце трубки.
- Виталь, аптека до десяти. Потом расскажешь мне, какая я плохая мать. Сейчас купи лекарства...
- Вот "Мексидол", - говорю я. - У меня лишний. Пусть "Мексидол" не покупает.
Ирина вздрагивает, резко оборачивается.
Я впервые вижу ее без маски. Красивая.
- А, спасибо, - говорит она и добавляет в трубку. - "Мексидол" не надо, нашли...
Я засовывают в карман ее халата тысячу рублей.
- С ума сошла, не надо! - Ирина ловит мою руку.
- Это не Вам. Это Пете.
Она опускает глаза.
- Спасибо тебе, - тихо говорит она и поправляет сама себя. - Вам.
- Тебе, - поправляю я её обратно и возвращаюсь в свою палату.
Ночью Пете становится хуже. Я сквозь сон слышу, как Ирина командует медсестрам, какую капельницу поставить и чем сбить температуру.
Слышу также, как фоном молится мама мальчика.
Когда заболела моя дочь, мне хотели помочь тысячи людей.
Если привести примерную статистику, то примерно из каждой сотни тех, кто хотел помочь, 85% - молились за мою дочь и подсказывали мне правильные молитвы, советовали исповедоваться, вызвать батюшку в больницу, поставить свечку. Говорили: "молитва матери со дна морского достанет".
5 % предлагали попробовать нетрадиционную медицину, гомеопатию, остеопатию, акупунктуру, рейки, колдуна, бабку, целителя, метод наложения рук.
10% - прагматично давали контакты хороших врачей, советовали лететь в Европу, потому что "в России нет медицины, ты же понимаешь".
Я читала где-то, что чем ниже уровень жизни людей, тем сильнее Вера. Чем меньше зависит от человека, тем больше он уповает на Бога. Я не знаю, так это, или нет, но мама Пети выглядит как женщина, которая , если бы могла выбирать, повезла бы больного ребенка в церковь, а не в больницу.
Я сама верю в Бога.
Настолько, что я срочно покрестила дочку в больнице (батюшку в инфекционную больницу не пустили). Сама покрестила. Так можно в критической ситуации. Как наша. Нужна святая вода. Или даже вообще любая вода. И слова, продиктованные Богом.
Я верю в Бога. Сильно верю. Для меня нет сомнений, что Он - Есть. Свои действия и поступки я всегда мысленно согласовываю с Богом. И чувствую Его благословение.
Но у Бога очень много работы. Он любит. И прощает. И спасает. И направляет.
Он Всемогущ. А мы - нет.
И у Бога нет цели прожить за нас наши жизни, решить за нас наши задачи. Бог - учитель, но домашнее задание выполнять надо самим.
Он учит нас жить с Богом в душе, а уж кто и как усвоит Его урок...
Иногда с хорошими людьми случаются плохие вещи. И это тоже - Божья Воля.
А вот то, как вы справляетесь с ситуацией - это уже ваша "зона ответственности". Проверка того, как вы усвоили урок Бога. Для чего-то же Вы живете.
И не надо упаковывать свою лень и безответственность в "Божье провидение" и "Божий промысел".
Божий промысел лишь в том, чтобы все мы в любой, даже самой сложной ситуации, оставались людьми...
Бог не купит антибиотики. Антибиотики купит Виталя. Который сегодня сам кормит гречкой своих двоих детей, потому что мама занята. Мама спасает маленького Петю, которого захватила в плен инфекция...
К утру Пете стало лучше. Он заснул. Без температуры. Спокойно. Заснула и мама. Я не слышу молитв. Слышу храп.
Ирина не спала всю ночь.
В 9 начинается ее новая смена. Она делает обход.
Заходит в палату к нам с дочкой.
- Лейкоцитов 9, - говорит она.
- Спасибо, - говорю я.
- Это хорошо. Воспаление проходит.
- Да, я поняла.
Я ничего не спрашиваю. Я ей очень сочувствую. Ирина в маске и в очках. За очками - воспаленные, красные, будто заплаканные глаза.
Она идет обходить других пациентов.
В три часа заканчивается ее смена. Пете намного лучше. Он проснулся веселый, хорошо поел.
Перед тем, как уйти домой, Ирина заходит к ним в палату. Убедиться, что все в порядке.
Я слышу, как она осматривает мальчика и ласково уговаривает дать ей его послушать.
В этот момент у мамы звонит телефон, и я слышу, как мама мальчика говорит кому-то восторженно:
- ОТМОЛИЛИ ПЕТЮ, ОТМОЛИЛИ!!!!
Я смотрю в окно своей палаты, как врач Ирина идет домой. У нее тяжелая походка очень уставшего человека. Она хороший инфекционист. И очень хороший человек. Посланник Бога, если хотите.
Это она победила Петину болезнь. Убила ее своими знаниями, опытом и антибиотиком.
И сейчас идет домой. Без сил и без спасибо. Работа такая.
Отмолили...
Ольга Савельева
Если спросить муху, есть ли здесь в окрестностях цветы, то она ответит: «Не знаю. А вот навоза, нечистот вон в той канаве полным-полно». И муха начнёт по порядку перечислять все помойки, на которых она побывала.
А если спросить пчелу: «Не видела ли ты здесь в окрестностях какие-нибудь нечистоты?», — то она ответит: «Нечистоты? Нет, не видела нигде. Здесь так много благоуханных цветов!»
Муха на самом цветущем лугу найдёт нечистое место и сядет на него, а пчела в самом вонючем болоте отыщет цветок лотоса и соберёт с него нектар.
***
- Мам, а почему тот дедушка постоянно сидит на скамейке у подъезда? - девочка отошла от окна и посмотрела на мать.
- Какой дедушка? Григорий Иванович?
- Наверное, - пожала плечами девочка.
- Ну, хочется ему сидеть, вот и сидит, - улыбнулась мама, - свежим воздухом дышит.
- А почему он постоянно смотрит куда-то перед собой? - не унималась дочка, - я вчера проходила мимо, поздоровалась с ним, а он даже ничего не ответил. Уставился куда-то и сидит молча.
- Он же старенький уже, - терпеливо объяснила мать, - может он тебя не услышал просто.
- А еще... А еще он разговаривает сам с собой постоянно.
Женщина подошла к окну и выглянула на улицу. Старик сидел на скамейке в своей неизменной позе: оперевшись двумя руками на трость, стоящую перед ним, и положив подбородок на кисти рук. Немного понаблюдав за ним, женщина повернулась к дочери.
- Я надеюсь, что вы его не обижаете? - строго произнесла мать.
- Нет конечно! - быстро ответила девочка, - просто он какой-то странный дедушка. Сам с собой разговаривает, а с другими - нет. Смотрит постоянно куда-то, сидит там один...
Женщина покачала головой и присела на стул.
- Дело в том, что он...
***
- Ну что, играем? - Смерть остановилась у скамейки и взглянула на старика, - кстати, здравствуйте, Григорий Иванович. Все время забываю поздороваться...
- Слушай, подруга, я вот сижу и думаю - тебе скучно жить или что?
- В каком смысле? - немного растерялась Смерть.
- Что ты меня мучаешь? Пришло время, так пойдем. Что ты со мной в эти игры играешь? Ты со всеми так?
Смерть вздохнула и присела на скамейку напротив.
- Нет, не со всеми. Только с теми, кто мне нравится. Вот вы мне нравитесь, не буду скрывать. К тому же, игры привносят в мою работу элемент справедливости и, не буду скрывать, развлечения.
- Ишь ты, как заговорила! - старик покачал головой, - элемент! Справедливость! Книжек начиталась что ли?
- Да, не так давно я освоила и это умение, - засмеялась Смерть, - был у меня один знакомый, так он письма писал сам себе, чтобы я подумала, что он еще здесь кому-то нужен. Пришлось подтягивать свои знания.
- Да черт с ним, с чтением. Игры ты свои зачем устраиваешь?
- Ну, весело же... - удивилась Смерть, - выиграл - живи еще. Проиграл - с вещами на выход. Несправедливо что ли? Да и мне развлечение какое никакое.
- А если человек постоянно выигрывает? Что ты тогда делать будешь?
- Ждать, - пожала плечами Смерть, - с одним я уже год в шахматы играю. Пока ни разу не выиграла. Но ничего... Вчера шах ему поставила. До мата еще не дошло, но я стараюсь. Рано или поздно все равно сдастся.
- Так ты и со мной уже полгода мучаешься. Оно тебе надо?
- Скучный вы какой-то, - махнула рукой Смерть, - думаете, мне интересно каждый день таких как вы под ручку водить? А так хоть какое-то разнообразие.
Старик ненадолго задумался.
- Ну что ж... Есть в твоих словах логика. Ладно, давай. Начинаем?
Смерть заерзала на скамейке, устраиваясь поудобнее, и улыбнулась.
- Давайте. Правила прежние - кто первый отведет взгляд, тот и проиграл. На игру два часа. Поехали...
***
- Честно говоря, я поражена вашим самообладанием, - убирая часы в карман и, вставая со скамейки, произнесла Смерть, - гляделки - игра не самая сложная из всех, которые я предлагаю людям, но она самая действенная. Мало кто выдерживал мой взгляд больше пяти минут, а вы уже полгода держитесь. Вам совсем не страшно?
- А чего мне тебя бояться-то? - усмехнулся старик, - тем более, что мы с тобой уже давно знакомы, и я успел на тебя насмотреться.
- Да? А когда, простите?
- Давно это было. Ты, наверное, не помнишь уже ту встречу. Я еще совсем молодой был... Немцы нас утюжили тогда по полной. Совсем не давали продохнуть. Вот и в тот день накрыли они нас своей артиллерией. Да так, что головы не поднять, - старик покачал головой, - лежу я, значит, в траншее. Вжался весь в землю - страшно же, знаешь как!? Гляжу, а по краю санитарка наша бежит - Валечка. Я ей кричу, мол, а ну прыгай вниз, дура ты такая! А она не слышит ничего, грохот страшный. Да и испугалась, наверное. Не видит ничего вокруг. Что делать? Вскочил, да к ней. Завалил ее на землю, а сам сверху упал. И тут как рвануло рядом... Последнее, что видел - как ты рядом стоишь, да на меня смотришь.
- Честно говоря, не помню уже, - пожала плечами Смерть, - тогда время такое было - каждый день новые лица сотнями, а то и тысячами... Так чем закончилось-то?
- Чем закончилось? Контузило меня тогда страшно и осколками нашпиговало. Врачи с того света вытащили. Так для меня война и закончилась.
- Ого, - удивилась Смерть, - не знала, что вы-то, оказывается, герой.
- Да ладно тебе, - махнул рукой старик, - любой бы так поступил... Ладно, пойду я домой. И ты иди.
Старик медленно поднялся со скамейки и направился к подъезду. Дверь открылась прямо перед ним и оттуда выскочила девочка.
- Ой, извините, - поняв, что чуть не ударила деда дверью, прошептала она.
- Да ничего страшного... - ответил старик и шагнул в проем, аккуратно переступив порог.
- А давайте я вам помогу? - затараторила девочка, - мне мама сказала, что вам нужно помогать, потому что...
- Я сам, ничего страшного, - попытался перебить ее старик, но было уже поздно.
- ... потому что вы на войне ослепли и ничего не видите.
Смерть, уже сделавшая несколько шагов от скамейки, в ту же секунду замерла и остановилась. Медленно обернувшись, она уставилась на старика, который, в свою очередь, застыл у двери. Прищурив глаза, она молча смотрела на человека, который полгода водил ее за нос.
- Григорий Иванович, - тихо произнесла она.
- Да? - старик медленно обернулся.
Смерть недолго помолчала.
- А что с санитаркой стало? Живая?
- Валечка? Дома она. Болеет сильно. Поэтому никак нельзя мне помирать. Не выдержит она этого, не справится сама.
- Поженились что ли?
- Ну да. После войны расписались. Так и живем с тех пор.
Смерть замолчала и, склонив голову набок, рассматривала старика, размышляя о чем-то своем. Старик стоял у двери и, оперевшись на трость, молча ждал ее решения.
- Я тут подумала... Скучная это игра - гляделки. Давайте еще пару лет поиграем, и если никто не проиграет, то потом в другую начнем? В города, к примеру.
- Пару лет? - произнес старик, - ну что ж, и на том спасибо... Ты на меня обиды не держи. Не за себя мне страшно, а за нее.
- Чего? - притворно громко выкрикнула Смерть, - я что-то в последнее время плохо слышу. Ладно, пойду я. До завтра, Григорий Иванович.
Смерть повернулась и, взмахнув своими темными одеяниями, быстрым шагом направилась прочь.
У дома были свои тараканы.
В кухнях нет-нет, а срывались краны.
На чердаке чей-то кот мяукал.
В подвале ютился театр кукол.
В трубах текла водяная кровь.
В спальнях кровати ломала любовь.
Она же спасала дом от износа.
Труба дымилась, как папироса.
Антенна мысли ловила с неба.
Дом мирозданию верил слепо.
Душу свою предоставил дом
Людям, которые жили в нем.
Ангел над домом любил кружить.
Я здесь родился. Учился жить.
Дом в переулке считался первым.
Мог показаться немного нервным.
Спрятать влюбленных в карман балкона.
Ночью из снега слепить корону,
Или надеть треуголку крыши,
Так чтоб соседям казаться выше.
Осенью в доме ветра творились.
Стены косыми дождями брились.
Дом по весне обнимался с ветром.
Пасху предчувствовал каждым метром.
Лютой зимой танцевал от печки.
Тихо мерцали в гостиных свечки.
Летом взахлеб напивался ливнем.
Хлопал ресницами штор наивно.
Вдруг мне под утро присниться смог он.
Просто стоял без дверей и окон.
И я, проснувшись, сказал жене:
"Дом попрощался со мной во сне".
Верное есть для спасенья средство:
Взял я билет и поехал в детство.
С помощью крыльев, винтов и колес
Прибыл туда, где когда-то рос.
Свой переулок нашел умело.
Сердце споткнулось и опустело.
Я на дороге застыл нелепо.
Не было дома. Синело небо.
***
ЧАЙ НАШ КРЕПКО ЗАВАРЕН,
Вечен звёзд - Хоровод:
Пушкин, Толстой, Гагарин-
Двинули ВРЕМЯ вперёд.
Сильнее любых орудий,
С распахнутой дверью -ДОМ.
Россия, - Широкие люди,
Идущие узким путём.
Кисти достойной Рублёвской,
Есенина - Светлых слов,
Жуков и Циолковский, Гамзатов и Королёв.
На Духовном ОЛИМПЕ,
Рядом с небом большим:
Скобелев и Столыпин, Шолохов и Шукшин..
Всех МАЯКОВ, колодцев
Не сосчитать во век..
Глинка и Ломоносов,
Будущий -ими рек.
Истене, к изголовью, Россия несёт Урок
И отвечает Любовью на удар и упрёк.
Сердце выше обиды,
У основы основ:
Шестакович, Свиридов, Павлов и Пирогов.
Вечно от перегрузки,
Стрелки часов скрипят,
Вертится Глобус Русский,
Люди в домах не спят.
Сталина нет...Покровский,чтоб победить врагов,
Конев и Рокоссовский,Карбышев и Чуйков-
Это наша дорога,среди звёзд и крестов:
Достоевский и Гоголь, Менделеев, Попов.
С рек отряхнув сонливость,истины виражи,..
Россия, - и есть СПРАВЕДЛИВОСТЬ,
ЛЕКАРСТВО от всякой лжи.
Сквозь туман Петроградский,
Всем дождям вопреки,
Видел в небе Вернандский - Русские Маяки.
С каждой секундой Веха
Ставни откроет, а там :
Станиславский и Чехов, Тютчев и Мендельштам.
Небо в руках держали,чтоб человек не спал,-
Лермонтов и Державин, Дягелев и Шагал.
С нами: Иосиф Бродский, Левитан и Серов,
Пастернак и Высоцкий, Жуков и Васнецов.
Память утроит силы,
Звёзды горят во мгле -
Это и есть Россия, в небе и на земле.
Владивосток и Выборг, Питер и Таганрог...
Россия сделала ВЫБОР
И этот выбор - "БОГ".
Дальний Восток и Тула, Керчь и Калининград...
Космос дрожит от гула,
Наши ветра звенят.
Облака дождевые вымоют небосвод,
Павшие и Живые,- это ОДИН народ.
В космос открыты ставни,
Все МЫ - ловцы ИДЕЙ...
НАШЕ ВРЕМЯ НАСТАЛО,
ВРЕМЯ,- "НОВЫХ ЛЮДЕЙ"!.
***
Последний раз редактировалось anb; 12.04.2021 в 13:00.
***
Она случайно уронила ложку.
Звук был сильнее выстрела в тиши,
И, испугавшись, вздрогнула немножко.
Сын нервно бросил: - Мама, не спеши...
И тут взвилась змеей ее невестка,
Как будто наступила на иглу:
- Я ж говорю, что ей у нас не место,
На кухне вечно крошки на полу!
Ты знаешь, как она меня достала.
Я что, слугой быть ей должна?
Так вот, последний раз тебе сказала -
Решай сегодня - я или она.
Кричала нервно, громко, истерично
И начисто забыв о тормозах.
Опять испорчен завтрак, как обычно.
Застыли слезы хрусталем в глазах.
Сынок молчал, молчала рядом внучка,
Тот ангелок, которого она
Так много лет в своих держала ручках.
Большая стала, нянька не нужна...
В невестку же как будто бес вселился -
Кричит, бьёт в гневе кулаком об стол:
- Чтоб завтра же к ней в зал переселился!
Сын молча встал из-за стола, ушел...
Рыдания застыли в горле комом,
Она не "мама" - "бабка" и "свекровь".
Дом стал чужим, жестоким, незнакомым.
Когда же в доме умерла любовь?
Очередная ночь была бессонной,
Подушка стала мокрою от слез,
И голова гудела медным звоном:
- Зачем, сыночек, ты меня привез?
А утром сын подсел к ее постели,
Боясь взглянуть в молящие глаза,
С волнением справляясь еле-еле,
Чуть слышно, полушёпотом сказал:
- Ты, мам, пойми... Мне тоже очень трудно...
Я между вами, как меж двух огней...
А ТАМ еще к тому же многолюдно,
Тебе с людьми там станет веселей.
- Да мне, сынок, веселья-то не надо.
Мне б рядом с вами, близкими людьми,
Мне б помереть, сынок, с тобою рядом...
- Да тяжело с тобой нам, ты пойми.
У нас и так семья, дела, работа.
И жизнь у нас ведь далеко не рай.
Жене, вон, тоже отдохнуть охота,
А тут тебе сготовь и постирай.
- Ну что, сынок, коль я обузой стала,
Вези меня в тот "престарелый дом"...
Глаза прикрыв платочком, зарыдала.
А сын сглотнул застрявший в горле ком.
А через день нехитрые пожитки
Лежали в узелочках на полу.
Зачем-то дом припомнился, калитка...
А дождь стекал слезами по стеклу.
"Ну вот и все. Теперь им тут спокойней
И легче будет без обузы жить.
А я... Я видно этого достойна..."
Но ноги не хотели уходить.
А ноги стали ватными от горя,
И сердцу места не было в груди.
А сын, чтоб расставание ускорить,
На дверь кивнув, ей приказал: - Иди.
Она, за грудь держась не понарошку,
Как будто так ослабнет сердца боль:
- Давай, сынок, присядем на дорожку,
Чтоб легким путь туда был нам с тобой.
Но что дадут короткие минуты,
Коль расставанья обозначен срок?
Опередив вдруг сына почему-то,
Шагнула мама первой за порог...
...Казенный дом. Тяжелый спертый запах
Лекарств с едой и хлоркой пополам.
Вон, на диване, чей-то бывший папа,
В соседстве чьих-то тоже бывших мам.
Сын проводил с вещами до палаты,
Прощаясь, как-то сухо обронил:
- Прости меня... А будет скучновато,
Вот телефон. Возьми и позвони.
Но на прощанье все же обнял маму,
Прижал к себе, как много лет назад,
Когда еще была любимой самой.
Поцеловал и посмотрел в глаза.
А в тех глазах застыла боль разлуки,
Ее теперь ничем не исцелить.
В своих руках морщинистые руки
Он задержал, не в силах отпустить.
У мамы по щеке слеза скатилась.
- Ты сам, сынок, хоть изредка звони.
К плечу родному робко прислонилась:
- Иди, сынок, Господь тебя храни.
И вслед перекрестила троекратно.
И, опустившись тяжко на кровать,
Вдруг осознала - ей теперь обратной
Дороги к сыну больше не видать...
Дни потянулись чередою мрачной,
Похожие, как братья-близнецы.
За что конец такой ей был назначен?
За что здесь матери? За что отцы?
В тоске по сыну таяла, как свечка,
Молилась: - Господи, прости его,
Кровиночку мою, мое сердечко!
А больше мне не нужно ничего.
Возьми, Господь, мою скорее душу,
Коль не нужна я больше на Земле.
… Хранила фото сына под подушкой,
Казалось, с ним ей было спать теплей.
А сын, вернувшись из поездки дальней,
Все вспоминал про мамины глаза,
Все вспоминал ее тот взгляд печальный,
И как бежала по щеке слеза,
И запах мамин тот, неповторимый,
И пряди белых маминых волос,
И мамин голос ласковый, любимый...
- Зачем же маму я туда отвез?
Как мог забыть,что маме трудно было.
Что ей пришлось снести и пережить,
Когда она одна меня растила,
Когда пришлось ей о себе забыть.
Какой я после этого мужчина,
Раз маму не сумел я защитить?
Ту, с кем был связан прочной пуповиной,
Кто в этой жизни сможет заменить?
Наутро, не сказав жене ни слова,
Поехал снова в "престарелый дом".
- Лишь только б мамочка была здорова,
И все пойдет отныне чередом.
Теперь с нее сдувать пылинки буду,
Не дам слезинке ни одной упасть,
Давать ей буду лучшую посуду,
Еды кусочек лучший буду класть...
Вот, наконец, знакомая палатка,
На тумбочках - остывшая еда,
Пустующая мамина кроватка...
А мамы нет... Мелькнула мысль: "Беда".
И сжалось сердце в маленькую точку,
И под ногами закачался пол.
Рукой держась за стенку, по шажочку
По коридору медленно пошёл.
И чей-то голос вслед ему: - Послушай...
А по спине стекал холодный пот.
Но вдруг увидел, что навстречу с кружкой
По коридору мать его идет!
И сразу с плеч упал гнетущий камень,
И слезы счастья брызнули из глаз,
Он маму крепко обхватил руками,
А мамочка в рыданиях зашлась.
- Сынок!.. - Я, мама, за тобой вернулся,
Домой поедем, вещи собирай.
И, как бывало в детстве, улыбнулся:
- Я так решил! а ты не возражай.
… - Садись в машину, что ты в самом деле?
- Дай на прощанье им махну хоть раз...
А из окошек с завистью глядели
Им вслед десятки грустных старых глаз...
Плохо без мамы... И без папы. И вообще, мы остаемся детьми, пока живы родители. Дай, боже, здоровья моим свекрам!
Таак классно, когда есть кому тебя жизни учить! Даже если эти советы безнадежно устарели, или вызывают улыбку.
Понимаешь это, став уже сильно взрослым...
__________________
Татьяна
Последний раз редактировалось klim008; 29.04.2021 в 18:24.
10.01.2010, 11:11
Даже если эти советы безнадежно устарели, или вызывают улыбку.
Линейный вид
